И вновь – Pianissimo: публика, затаив дыхание, внимает роялю. В Концертном пакгаузе на нижегородской Стрелке выступил Абисал Гергиев. Молодой одаренный пианист представил программу, очень разнообразную стилистически и хронологически: от Баха до Прокофьева, от рахманиновского сверхпианизма до переложений малеровских оркестровых полотен. Фамилия обязывает: наверняка публика ожидала чего-то особенного… и ожидания оправдались.

Чего хотят композиторы?

– Абисал, как человеку без музыкального образования научиться слышать музыку, а не просто ноты? Как разбираться в интерпретациях?

– Сложный вопрос. Я часто думаю: отчего некоторые люди в финале Шестой симфонии Чайковского плачут и не могут остановиться, а для некоторых это всего лишь обычные звуки? Наверное, это приходит со слушательским опытом, хотя есть и момент считывания мозгом некоей высшей информации. А чтобы в интерпретациях разбираться, нужно много-много слушать. Тогда автоматически начинаешь замечать разные детали у разных исполнителей: вот этот делает так, тот – эдак. А почему? Что больше нравится?

– Как создать свою интерпретацию? 

– Ну, прежде всего, нужно учесть все пожелания композиторов, сохранить, естественно, ноты. И на этом строить своё видение. (Улыбается). Признаюсь: я не всегда так делаю.

– Сегодня вы исполнили ля-минорную Фантазию и фугу Баха необычно…

– ...Да, скорее, как органное произведение. Почему я себе это разрешил? Потому что один из величайших пианистов, который знаменит исполнением, в том числе Баха, Альфред Брендель, играет это произведение не просто «по-органному», но с добавлением гармоний и октав. И я решил, что тоже имею на это право.

– А как вы относитесь к историческому исполнительству? Довелось играть на инструментах других эпох?

– Да, я занимался игрой на клавесине. Тогда мне это не особо нравилось, но сейчас осознаю важность той работы. Еще я играл на органе – и вот это было стопроцентно круто! Если у вас будет возможность поиграть на органе, не отказывайтесь.

– Есть мнение, что «золотой» репертуар пианиста невероятно обширен и в него уже невозможно включить что-то еще, в том числе музыку современную. А вы ее играете?

– Не слишком часто. Но, например, играл концерт Родиона Щедрина. Думаю, музыка Родиона Константиновича останется в веках. Играл несколько произведений своих сокурсников. Это, если честно, было больше по дружбе.

– Вы вначале получили русскую школу, а затем учились в бостонской Консерватории Новой Англии. Вы пошли туда за учителем, за педагогом?

– Да, пошел за педагогом. Я учился в классе Ва Кюн Бьен. Это учитель невероятной музыкальности: она слышит образы, слышит краски… Несмотря на то, что я уже окончил обучение, по-прежнему к ней прислушиваюсь.

– Заметна ли разница между русской и американской фортепианными школами?

– Ва Кюн Бьен училась у американца, который учился, насколько я знаю, у русского. То есть у нее не чисто американская «родословная», но разница, конечно, очевидна. В русской школе главное – мягкий «большой» звук, свободная рука, фразировка определенного типа, эмоциональность. В немецкой школе техника больше пальцевая, без особенного применения кистей. Что до американской школы, то я бы сказал, что как таковой ее, пожалуй, еще нет. Скорее, это гиганты, которые приехали: немцы, русские. Очень много русских профессоров! Собственно, быть может, они-то и заложили начало американской музыкальной школы. 

«Во мне больше чувств».

– Был ли для вас очевиден выбор профессии? Имелась ли возможность стать кем-то еще, не музыкантом?

– Я бы сказал, что лет с пятнадцати-шестнадцати выбор был уже очевиден. До этого увлекался футболом, но потом понял, что музыка мне больше нравится. Меня не заставляли, нет. Но, естественно, что меня направила сама жизнь: рос в музыкальном окружении, очень рано стал слушать, ходить в театр, ну а папа для меня всегда был сверхчеловеком. 

– Что скрашивает ваш досуг?

– Я очень люблю смешанные единоборства, смотрю много боев и даже сам немного занимался. Интересуюсь физикой, биологией. Вообще, науки мне интересны.

– Для того, чтобы музыкант состоялся как профессионал, наверняка ему нужно иметь за душой что-то помимо музыки. Как у вас с этим обстоит?

– Естественно, нужно читать, в том числе научную литературу. Я, кстати, склонен именно к ней. Недавно прочел потрясающую книгу по психиатрии. Если говорить о художественной литературе, очень люблю «Преступление и наказание». Хотя, когда мы проходили его в школе, наверное, у многих так, очень не хотелось читать, не было интересно. А потом, спустя годы, перечитал и подумал: «Сильно!»

– Наверняка вы постоянно находитесь в режиме самообучения. Кого вы любите слушать особенно?

 – Валерия Абисаловича Гергиева (улыбается). Кстати, должен признаться, что для меня на первом месте – симфоническая музыка, и в свободное время я слушаю больше оркестры, нежели фортепиано.

– Видно, что вы человек очень экспрессивный и страстный. Это помогает в музыке или мешает?

– Помогает. Признаюсь, я еще и довольно-таки нервный, но это объединено в характере со страстью, с эмоциональностью. Во мне больше чувств, чем рацио.

– А как вам легче выразить свои чувства – в реальной жизни или на сцене, в игре?

– Пожалуй, в реальной жизни. Чтобы выразить чувство в игре, нужно очень много времени потратить на занятия, продумать, как это сделать. По крайней мере, лично мне за инструментом ничего не дается легко.

– Абисал, в чем вы видите свою миссию?

– В конечном итоге – доставить публике удовольствие, чтобы люди ушли с концерта, наполнившись приятной эмоцией. Или показать разные интересные произведения. Как было сегодня с Малером. Если вдруг кто-то не слышал ни разу ни Адажиетто из Пятой симфонии, ни финал Второй – возможно, после моего концерта эти люди захотят послушать Малера в оригинале. В этом случае, кстати, рекомендую выбирать Герберта фон Караяна. 

– Вы выступаете и сольно, и с оркестром. Что легче?

– С оркестром легче. Хотя бы потому, что играть надо меньше. Произведения для фортепиано с оркестром не так велики по длительности, и даже если они крупные – как, скажем, у Рахманинова, Бетховена, – все равно количество работы за инструментом меньше, чем если бы ты выступал сольно. И ответственность не так велика, как в сольном выступлении, когда за все происходящее на сцене отвечаешь лично ты сам.

– Вспомните какой-либо особенный случай?

– Мне было пятнадцать лет, я играл первый в своей жизни концерт с оркестром и дико волновался. Я забыл в этот день паспорт; нужно было ехать в другой город и пришлось добираться кружным, очень неудобным путем. Когда я, наконец, приехал, то настолько нервничал, что это все поняли – и оркестранты, и, конечно, отец. Он отвел меня в сторонку и сказал: «Абисал, нервничаю сегодня я, а ты – играешь концерт». И улыбнулся. Стало намного легче, и концерт прошел хорошо.

– У вас было несколько прекрасных педагогов. Расскажите о самом запоминающемся уроке! 

– Это была вещь, не связанная с музыкой. Тогда я занимался у профессора Сандлера. У меня была какая-то личная проблема, я спросил его совета, и Александр Михайлович сказал: «Проблему всегда нужно рубить на корне!». Кстати, делюсь с вами этим прекрасным советом. Если что-то неприятное в жизни происходит, или есть что-то, что вы должны сделать, но не делаете, нужно, не задумываясь, «рубить проблему на корне», чтобы она не разрослась.

Мария Федотова. Фото предоставлено Нижегородским театром оперы и балета.